Никто не умрет девственником. Жизнь трахнет каждого.
Так было всегда: Бальзак приезжал на работу раньше всех своих коллег, включал свет в офисе, приводил в чувство дремавшую доселе аппаратуру. Наливал себе крепкий черный кофе и наслаждался еще тридцатью минутами спокойствия на рабочем месте. За эти полчаса мысли более-менее настраивались на рабочий лад. И никаких назойливых представителей офисного планктона со своей глупой болтовней и бессмысленными сплетнями. Раздражает.
К девяти контора оживает. Приходят сотрудники, желая друг другу доброго утра. Коллеги рассаживаются по своим местам, врубая каждый свой компьютер. По пути рассказывают друг другу веселые истории со вчерашних попоек или просто обсуждают какой-нибудь дурацкий сериал. Бальзак будто бы сжимается, становясь еще более незаметным, пеленаясь в свой собственный кокон отчуждения и одиночества. Хотя, сам он так вовсе не считал. Он называл это «личным пространством». Сотрудники не воспринимают Критика от слова «совсем», для них он не больше, чем предмет мебели. Надо сказать, так было далеко не всегда. Этого худосочного юношу поначалу активно пытались сделать частью сплочённого, дружного коллектива. Надо ли говорить о том, что идея эта изначальна была провальной. Бальзак был человеком закрытым, недоверчивым, да к тому же и с донельзя обостренным чувством независимости. Он был индивидуалистом до мозга костей и никогда не горел желанием вливаться в какой бы то ни было коллектив. Работа, вот зачем он здесь. И он может выполнять свою работу и сам, без назойливого жужжания коллег под боком. Только пусть оставят в покое.
На всякого рода попытки его расшевелить, он лишь отворачивался или смеривал собеседника настолько брезгливым взглядом, что того это тут же отталкивало. В совсем крайних случаях Критик отпускал редкие, но весьма едкие комментарии. Несколько раз он доводил особо ранимых девушек до слез.
Но все же, несмотря на все это, ему порой становилось особенно… Одиноко? Да, возможно именно одиноко. Однако Критик не позволял себе докапываться до истинной природы этого чувства. Его жизнь никогда не была сахаром, а беспокоиться из-за какого-то эмоционального обострения… Бессмысленно и глупо. Ты же никогда не был дураком, Бальзак, так что не подрывай собственный авторитет в своих же глазах.
Все правильно. Ты знаешь, кто такие люди, ты изучил этих вечно копошащихся созданий вдоль и поперек. Ты захотел от них отгородиться – ты это сделал. Ты один, и это твой выбор. Так легче, так правильней.
Но почему тогда это гнетущее чувство пустоты не оставляет? И внутри что-то болит, почти физически. Что же это может быть?
Сегодняшний день был особенно отвратительным. Каждый год он неизменно наступает, будто бы посмеиваясь над Критиком. Гребанное День Рождение.
Бальзак не любил этот праздник. Более того, он его люто ненавидел. Единственный счастливый День Рождение был у Критика в далеком детстве, а дальше это был лишь день, напоминающий, что теперь счастливые праздники в жизни Бальзака не наступят. Поэтому он каждый год с обреченно дожидался маячившего впереди праздника, терпеливо его пережидал, и жил дальше. Но каждый год гнойная рана внутри разрасталась все шире и шире. С чего бы это? Ведь его никто никогда не поздравляет. Хотя, может в этом все и дело.
Критик размеренно постукивал по клавишам и уже привычно размышлял, какой же все-таки сегодня дерьмовый день. Все как всегда: сотрудники не обращают на него внимания, сотовый не разрывается от настойчивых звонков. Мир, который ты сам себе выбрал, Бальзак. Неужели не нравится?
Поток мыслей прервал внезапно разрезавший тишину звонкий голос:
- Привет, Бальзак! – словно одного радостного вопля в левое ухо было недостаточно, Критика крепко обняли одной рукой за плечо, - Мне тут одна птичка насвистела, что у кое-кого сегодня День Рождения. Ты что не предупредил, а? Я б помог стол организовать.
Гюго. Этот голос так просто не забудешь. Еще бы. Гюго. Энтузиаст, черт бы его побрал. Это из-за него на каждом обеденном перерыве из столовой доносится громкий ржач. Это он всегда громко окликает Бальзака по каждому поводу, совершенно не замечая полного игнора со стороны критика. Это он, кстати, некогда Это он всегда громко окликает Бальзака по каждому поводу, совершенно не замечая полного игнора со стороны критика. Это он, кстати, некогда руководил операцией под кодовым названием «влить молчуна в коллектив».
И Гюго был единственным человеком, поздравившим Критика сегодня.
- Птичка тебя дезинформировала, - скинул руку Энтузиаста со своего плеча Бальзак и продолжил печатать. Чтож, глупо с его стороны было надеяться на завершение беседы.
- А вот и нефига, я точно помню, что у тебя день рождения 15 мая. Если я не прав, то паспорт покажи. Он меня точно не дезинформирует, - настаивал на своем Гюго и даже начал лезть в рюкзак Бальзака. За паспортом, за чем же еще.
- Куда полез, придурок? Руки от моих вещей прочь, - раздраженно вырвал из рук конфликтера свой портфель Критик.
- Ну вот, значит я был прав, - с довольной физиономией произнес Гюго и совершенно обыденным тоном продолжил, - Сходим куда-нибудь?
Бальзак не выдержал и развернулся лицом к Гюго. Глаза его были прищурены, голос сочился нескрываемой насмешкой:
- Идиот или решил поиздеваться?
- Ну давай сходим, - напрочь проигнорировав высказывание Бальзака Энтузиаст, - готов поспорить, ты сто лет уже никуда не выбирался. Я плачу.
- Не интересует, - Бальзак крутанулся в кресле и снова начал печатать . Весь накал его эмоций выдавало лишь более яростное постукивание клавиш.
- Ну Бальзак…
- Ты оглох? – несколько резче, чем он сам того желал, спросил Критик. Из-за чего он злится?
- Ну ладно, ладно, раз ты так этого не хочешь, - Гюго, кажется, наконец сдался. Прежде чем уйти, он положил руку на плечо коллеги, - может в следующий раз. Знаешь, сходим всместе в бар, выпьем пива.
- Я не пью пива.
- Ну, тогда я выпью пива, а ты закажешь что-нибудь другое, - по-доброму рассмеявшись, ответил Гюго.
Когда Бальзак остался один, он еще долго в раздражении стучал по клавишам. Действительно идиот. Неужели не видит, что у Бальзака не было и нет никакого желания идти вместе куда бы то ни было. Назойливый и шумный. А еще до раздражения наивный. И все же…
И все же Бальзак не мог отрицать, что помимо недовольства и злости теплится в душе еще какое-то чувство. Оно ненавязчиво затягивало рваные края бездонной пропасти. Критик прекрасно понимал, что это, и посему злился еще больше.
Будто бы давно забытая детская радость вновь осчастливила Бальзака своим приходом.
Уголки губ Критика едва заметно поползли вверх.
Может, в следующий на предложение Гюго он согласится.(с)Автор неизвестен
К девяти контора оживает. Приходят сотрудники, желая друг другу доброго утра. Коллеги рассаживаются по своим местам, врубая каждый свой компьютер. По пути рассказывают друг другу веселые истории со вчерашних попоек или просто обсуждают какой-нибудь дурацкий сериал. Бальзак будто бы сжимается, становясь еще более незаметным, пеленаясь в свой собственный кокон отчуждения и одиночества. Хотя, сам он так вовсе не считал. Он называл это «личным пространством». Сотрудники не воспринимают Критика от слова «совсем», для них он не больше, чем предмет мебели. Надо сказать, так было далеко не всегда. Этого худосочного юношу поначалу активно пытались сделать частью сплочённого, дружного коллектива. Надо ли говорить о том, что идея эта изначальна была провальной. Бальзак был человеком закрытым, недоверчивым, да к тому же и с донельзя обостренным чувством независимости. Он был индивидуалистом до мозга костей и никогда не горел желанием вливаться в какой бы то ни было коллектив. Работа, вот зачем он здесь. И он может выполнять свою работу и сам, без назойливого жужжания коллег под боком. Только пусть оставят в покое.
На всякого рода попытки его расшевелить, он лишь отворачивался или смеривал собеседника настолько брезгливым взглядом, что того это тут же отталкивало. В совсем крайних случаях Критик отпускал редкие, но весьма едкие комментарии. Несколько раз он доводил особо ранимых девушек до слез.
Но все же, несмотря на все это, ему порой становилось особенно… Одиноко? Да, возможно именно одиноко. Однако Критик не позволял себе докапываться до истинной природы этого чувства. Его жизнь никогда не была сахаром, а беспокоиться из-за какого-то эмоционального обострения… Бессмысленно и глупо. Ты же никогда не был дураком, Бальзак, так что не подрывай собственный авторитет в своих же глазах.
Все правильно. Ты знаешь, кто такие люди, ты изучил этих вечно копошащихся созданий вдоль и поперек. Ты захотел от них отгородиться – ты это сделал. Ты один, и это твой выбор. Так легче, так правильней.
Но почему тогда это гнетущее чувство пустоты не оставляет? И внутри что-то болит, почти физически. Что же это может быть?
Сегодняшний день был особенно отвратительным. Каждый год он неизменно наступает, будто бы посмеиваясь над Критиком. Гребанное День Рождение.
Бальзак не любил этот праздник. Более того, он его люто ненавидел. Единственный счастливый День Рождение был у Критика в далеком детстве, а дальше это был лишь день, напоминающий, что теперь счастливые праздники в жизни Бальзака не наступят. Поэтому он каждый год с обреченно дожидался маячившего впереди праздника, терпеливо его пережидал, и жил дальше. Но каждый год гнойная рана внутри разрасталась все шире и шире. С чего бы это? Ведь его никто никогда не поздравляет. Хотя, может в этом все и дело.
Критик размеренно постукивал по клавишам и уже привычно размышлял, какой же все-таки сегодня дерьмовый день. Все как всегда: сотрудники не обращают на него внимания, сотовый не разрывается от настойчивых звонков. Мир, который ты сам себе выбрал, Бальзак. Неужели не нравится?
Поток мыслей прервал внезапно разрезавший тишину звонкий голос:
- Привет, Бальзак! – словно одного радостного вопля в левое ухо было недостаточно, Критика крепко обняли одной рукой за плечо, - Мне тут одна птичка насвистела, что у кое-кого сегодня День Рождения. Ты что не предупредил, а? Я б помог стол организовать.
Гюго. Этот голос так просто не забудешь. Еще бы. Гюго. Энтузиаст, черт бы его побрал. Это из-за него на каждом обеденном перерыве из столовой доносится громкий ржач. Это он всегда громко окликает Бальзака по каждому поводу, совершенно не замечая полного игнора со стороны критика. Это он, кстати, некогда Это он всегда громко окликает Бальзака по каждому поводу, совершенно не замечая полного игнора со стороны критика. Это он, кстати, некогда руководил операцией под кодовым названием «влить молчуна в коллектив».
И Гюго был единственным человеком, поздравившим Критика сегодня.
- Птичка тебя дезинформировала, - скинул руку Энтузиаста со своего плеча Бальзак и продолжил печатать. Чтож, глупо с его стороны было надеяться на завершение беседы.
- А вот и нефига, я точно помню, что у тебя день рождения 15 мая. Если я не прав, то паспорт покажи. Он меня точно не дезинформирует, - настаивал на своем Гюго и даже начал лезть в рюкзак Бальзака. За паспортом, за чем же еще.
- Куда полез, придурок? Руки от моих вещей прочь, - раздраженно вырвал из рук конфликтера свой портфель Критик.
- Ну вот, значит я был прав, - с довольной физиономией произнес Гюго и совершенно обыденным тоном продолжил, - Сходим куда-нибудь?
Бальзак не выдержал и развернулся лицом к Гюго. Глаза его были прищурены, голос сочился нескрываемой насмешкой:
- Идиот или решил поиздеваться?
- Ну давай сходим, - напрочь проигнорировав высказывание Бальзака Энтузиаст, - готов поспорить, ты сто лет уже никуда не выбирался. Я плачу.
- Не интересует, - Бальзак крутанулся в кресле и снова начал печатать . Весь накал его эмоций выдавало лишь более яростное постукивание клавиш.
- Ну Бальзак…
- Ты оглох? – несколько резче, чем он сам того желал, спросил Критик. Из-за чего он злится?
- Ну ладно, ладно, раз ты так этого не хочешь, - Гюго, кажется, наконец сдался. Прежде чем уйти, он положил руку на плечо коллеги, - может в следующий раз. Знаешь, сходим всместе в бар, выпьем пива.
- Я не пью пива.
- Ну, тогда я выпью пива, а ты закажешь что-нибудь другое, - по-доброму рассмеявшись, ответил Гюго.
Когда Бальзак остался один, он еще долго в раздражении стучал по клавишам. Действительно идиот. Неужели не видит, что у Бальзака не было и нет никакого желания идти вместе куда бы то ни было. Назойливый и шумный. А еще до раздражения наивный. И все же…
И все же Бальзак не мог отрицать, что помимо недовольства и злости теплится в душе еще какое-то чувство. Оно ненавязчиво затягивало рваные края бездонной пропасти. Критик прекрасно понимал, что это, и посему злился еще больше.
Будто бы давно забытая детская радость вновь осчастливила Бальзака своим приходом.
Уголки губ Критика едва заметно поползли вверх.
Может, в следующий на предложение Гюго он согласится.(с)Автор неизвестен